Дни шли за днями, а в их жизни ничего не менялось: утром, по сигналу будильника - подъем, потом - рутинные дела, потом - спать... Ничего не происходило, и порой маленькой Номи казалось, что времени просто нет, что каждое утро она просыпается в одном и том же дне: неизменные хлопья с молоком на завтрак, потом - уборка в доме, где даже беспорядок был какой-то однообразный, где даже пыль ложилась слоем одинаковой толщины независимо от того, зима за окном или лето, дождь или солнце...
Темные углы и тяжелые занавески пугали ее, и она торопливо выметала пыль, оглядываясь на них через плечо, и потом невольно ускоряла шаг, проходя мимо. А углов и занавесок в их доме было очень, очень, очень много...
Тревога навеки поселилась в ее маленькой головке в сумрачные дни детства, прорываясь в серых и мятых, как неотбеленные ткани, снах, и никуда не ушла даже через много лет, когда тихой и маленькой, как мышка, девушке пришла пора покинуть приют...
Всю неделю до своего совершеннолетия Номи тихо и беспрерывно плакала, впервые поняв, что время все-таки идет... День своего восемнадцатилетия она встретила тоскливыми рыданиями, перешедшими в невнятные всхлипывания во второй половине дня; а потом и вовсе пришло странное безразличие. В шесть часов вечера - время, когда ей надлежало уйти - безучастная, спокойная и только чуть более бледная, чем всегда, девушка уже стояла перед выходом, сжимая побелевшими на сгибах пальцами небольшой чемодан.
Директриса, выпустившая не одну надломленную душу через эти двери, жаждала только одного - поскорее закончить очередную процедуру такого рода, а потому торопливо проговорила положенную речь и широким жестом распахнула дверь, не заметив, что Номи вздрогнула всем телом и отступила на шаг.
Номи не бросала прощальных взглядов ни на стены - она и так знала каждый выступ и каждую трещинку, ни на людей - в ее маленьком мирке для них не было места, - а испуганно смотрела в сереющий в осеннем сумраке дверной проем. Пришлось подтолкнуть ее в спину, чтобы она, как бы споткнувшись, сделала первый шаг и медленно, волоча ноги, направилась к двери. Мокрый осенний день плакал вместо нее.
Какое-то время она просто стояла на крыльце, глядя в сереющий осенний вечер. Потом медленно, держась за перилла, сошла на дорожку.
Мокрый снег с дождем пеленой висел в сыром воздухе, опускаясь на ее блекло-серые, мышиного цвета, волосы. Номи стояла, чувствуя противную влагу все ближе к телу, в ботинках уже появилась холодная вода... Наконец она словно очнулась и пошла по дорожке - прочь. Под ногами чавкало и чмокало, а когда она наступала в лужу - хлюпало...
Перепуганная - по пальцам могла она пересчитать дни, когда она покидала стены дома, и уж тем более одна она никогда не выходила, - заплаканная, обезумевшая девушка кинулась обратно, под защиту стен, обратно, к темным углам и тяжелым, в уродливых складках, занавескам, но ручка двери не поворачивалась вниз, несмотря на ее отчаянные усилия. Они заперли дверь!
Забыв на крыльце чемодан, Номи безвольно сползла по периллам и на этот раз полностью прошла по дорожке. Там она еще полчаса простояла под сыплющимися с неба мокрыми комьями снега, пока стучавшие зубы не свело судорогой. Вздрогнув, она шагнула вперед, на мокрую скользкую дорогу.
И, глядя на несущийся на нее - в подтеках света, преломляющегося в струях дождя, в ореоле рева гудка и беспомощного визга шин грузовик, Номи - едва ли не впервые в жизни! - радостно улыбалась.